Пресса
Его патетическая симфонияРусский художник Михаил Врубель не только в своем творчестве, а и в повседневной жизни был удивительным, уникальным, ни на кого не похожим. И история его любви — тому подтверждение.
Жил Врубель преимущественно в долг; получив гонорар, мог накупить дорогих безделушек, духов и букетов, а на следующий день вновь бежать в закладное заведение одалживаться; мог выкрасить нос зеленой краской и в таком виде прийти в гости; мог влюбиться — каждый раз бесповоротно, и утонуть в страсти, в чувствах. Художник, который пространство видел как причудливую композицию из цветных кристаллов; живописец, на холстах объединяющий сказку с вполне реальными персонажами. Искусствоведы утверждают, что его знаменитая «Царевна-Лебедь» рисовалась с жены, оперной певицы Надежды Забелы-Врубель. Но кто-то разглядит в этой картине, как и в знаменитом «Демоне», черты другой возлюбленной Врубеля, Эмилии Праховой. Любовь к Праховой когда-то вознесла начинающего художника на вершины блаженства, но она же перепахала его и, говорят, свела с ума.22 мая 1890 года Михаил Врубель писал в письме: «Вот уже месяц пишу Демона. То есть не то чтобы моего монументального Демона, которого я напишу еще со временем, а «демоническое»: полуобнаженная, крылатая, молодая, уныло раздумчивая фигура сидит, обняв колена, на фоне заката и смотрит на цветущую поляну, с которой ей протягиваются ветви, гнущиеся под цветами». Тема Демона не отпускала его уже несколько лет. Вновь и вновь возвращался он к терзающему образу, пытался изобразить что-то неуловимое.
Трагедию, страсть, какую-то даже одержимость. И каждый раз был недоволен своей работой.
Со своим «личным демоном», Эмилией Львовной, двадцатисемилетний художник Михаил Александрович Врубель познакомился в мае 1884 года в Киеве. Она была женой профессора истории изящных искусств Императорской академии художеств Адриана Викторовича Прахова.
Прахов искал хороших художников для важной работы: нужно было отреставрировать фрески Кирилловской церкви в Киеве. Адриан Викторович попросил своего старого друга, живописца Павла Петровича Чистякова порекомендовать кого-нибудь из своих учеников «кто согласился бы приехать в Киев и написать за 1200 рублей, со своими материалами, на цинковых досках четыре образа для одноярусного мраморного иконостаса в византийском стиле».
Михаил Врубель был одним из учеников Чистякова. Он не вылезал из долгов, был вынужден подрабатывать репетиторством. С радостью Врубель отправился в Киев, в квартиру на Большой Житомирской, намереваясь как можно быстрее приняться за работу. Но случилось неожиданное: он влюбился в хозяйку дома, тридцатипятилетнюю Эмилию Прахову. Эмилия Мария Клементина Лестель, так звали ее до замужества, была особой эксцентричной, властной, безусловно, талантливой. Француженка по происхождению, выпускница консерватории по классу фортепиано и ученица самого Ференца Листа, мать троих детей, цепкая хозяйка большого дома, не была красавицей. Сохранились ее фотографии — на них мы видим женщину с выразительными, неправильными чертами лица. Широковатый короткий нос, слишком крупный, чувственный рот. Но — какие глаза! Огромные, страдальческие, темновасилькового цвета. Современники не скупились на комплименты и называли ее глаза «сапфировыми». Она была прекрасно образована и остра на язык. Эмилию побаивались, и небезосновательно. Как-то, например, разозлившись на гостью, жену скульптора Антокольского, Эмилия Львовна окатила ее водой из ведра.
Праховы устраивали званые вечера, хозяйка дома музицировала, в доме собирался весь цвет общества. Приходил и Врубель, смотрел на Эмилию Львовну как на божество. Вместе с Праховыми Михаил Александрович посещал местный театр, слушали оперу Антона Рубинштейна «Демон» по одноименной поэме Лермонтова. Впечатлительный, эмоциональный, молодой художник был буквально заворожен Эмилией. Казалось — все слилось для него воедино: музыка, краски, чудные очи сапфирового цвета… Навсегда теперь «Демон» станет для него лейтмотивом творчества. Демон сидящий, Демон поверженный, Демон летящий... «Демона зря путают с Дьяволом, — объяснял Врубель. — «Демон» по-гречески значит «душа». К нему ближе сократовский божественный голос». В «Демоне сидящем» замкнутые на груди руки образуют сердце, синий кристалл. Свое сердце, разбитое на острые осколки, Врубель давно подарил Эмилии.Прямая речь
Мне очень жаль М. А. Врубеля и как человека, и как художника. Невозможно перестать восхищаться его новым словом в искусстве. Как человек богатого воображения и большого таланта, он мог решать любые сюжеты — от сказочно-былинных до исторических. Никто не связывал появление все новых картин с «демонической» тематикой с ухудшением его душевного расстройства. Получается, что при большом круге знакомых, меценатов, друзей, коллег по цеху и просто поклонников таланта он был совершенно одинок.
Дмитрий Белюкин
академик Российской академии художеств, народный художник России
Мне очень жаль М. А. Врубеля и как человека, и как художника. Невозможно перестать восхищаться его новым словом в искусстве. Как человек богатого воображения и большого таланта, он мог решать любые сюжеты — от сказочно-былинных до исторических. Никто не связывал появление все новых картин с «демонической» тематикой с ухудшением его душевного расстройства. Получается, что при большом круге знакомых, меценатов, друзей, коллег по цеху и просто поклонников таланта он был совершенно одинок.
Дмитрий Белюкин
академик Российской академии художеств, народный художник России
В том же 1884 году Врубель сделал первые наброски головы Богоматери — он вновь рисовал предмет своей страсти. Страшное богохульство! Такие узнаваемые глаза, губы, созданные для поцелуев. Сегодня рисунок «Голова женщины» кисти Врубеля хранится в Государственной Третьяковской галерее. Набросок уцелел по чистой случайности: его сохранили дети Эмилии Львовны. По воспоминаниям Николая Прахова, которому тогда было всего лишь одиннадцать лет, Врубель часто заезжал к ним на дачу, брал альбом старшей дочери Праховых и писал кого-нибудь из детей или чаще всего хозяйку дома. Никакой ценности рисунки для самого художника не представляли, он начинал работу и бросал ее, не закончив, и никогда не интересовался судьбой своих эскизов.
«Голову» Врубель хотел было переписать масляными красками, но успел сделать лишь один мазок. Эмилия Львовна позвала всех завтракать, Врубель бросил работу и пошел к столу. А дети — Николай с сестрой — спрятали рисунок за шкаф. Позже Николай так пояснил свой поступок: боялся, что Михаил Александрович испортит рисунок. Но, наверное, это была всего лишь детская шалость. Немного странный, эпатажный, рассеянный и несерьезный, художник был объектом для насмешек. И уж, конечно, не осталась без внимания его влюбленность в Эмилию Львовну. Врубель своей страсти и не скрывал.
Сообщил о любви к Эмилии не только ей самой, но и добрейшему своему покровителю Адриану Викторовичу. Сделал даже ей предложение, но получил отказ. Эмилия на чувства Врубеля не отвечала, отшучивалась, считала ухаживания нелепыми и несерьезными, а самого художника называла «инфантильным». Но, конечно, супруги Праховы отдавали дань Врубелю как гениальному, самобытному художнику.
Как-то летом Михаил Врубель вместе со своим другом, замечательным художником Константином Коровиным, пошли купаться на пруд. Коровин был удивлен: вся грудь Врубеля была исполосована белыми шрамами. Коровин спросил, что это. «Шрамы, — пояснил Михаил Александрович. — Я любил женщину, она меня не любила — а может, любила, но многое мешало ее пониманию меня. Я страдал в невозможности объяснить ей это мешающее. Я страдал, но, когда резал себя, страдания уменьшались». Коровин очень любил Врубеля и жалел его. «Все мечты творчества, вся сила и вся пылкость натуры, вся возвышенность смелой и нежной души Врубеля, вся влюбленная мистика этого замечательного человека были окружены какой-то кислой болотиной мелкого и пошлого смешка. Это даже была не подлая страсть зависти, нет, это была дешевая обывательская положительность...» — писал он позже в своих воспоминаниях.
«Дешевая обывательская положительность» — великолепно сказано!
Праховы понимали, что романтическое безумие молодого художника уже переходит все границы. Адриан Викторович посоветовал Врубелю отправиться на зимовку в Италию, познакомиться там с древними мозаиками церквей Равенны, потом посетить Венецию. Там, напитавшись впечатлениями, поправив здоровье в мягком средиземноморском климате, можно будет закончить работу над образами.
Врубель совету внял и в Италию уехал. Но о предмете своей страсти не забыл. И летели письма, полные любви и нежности.
И его наброски Эмилия бережно вырезала из писем, наклеивала на картон и хранила как большую ценность. В Венеции Врубеля навестил Николай Иванович Мурашко, русский художник, педагог и мемуарист. Он ознакомился с работами Михаила Александровича для Кирилловской церкви и в Богоматери сразу узнал черты «общей знакомой госпожи из России». Врубель рассмеялся: как, вы узнали ее! «Да, узнал, — отвечал Мурашко. — Но только вы придали ей другое выражение; в натуре это неудержимая крикуха, а у вас — тихое, кроткое выражение».
Врубель не согласился: какая же она крикуха… Вовсе нет. Воистину красота в глазах смотрящего.
В 1885 году икона Богоматери была закончена. У нее лицо Эмилии Львовны Праховой, а младенец Иисус списан с младшей дочери Праховых.
Как хороша эта Богоматерь! Красота, благородство, трагедия, боль, любовь и принятие предначертанного слились воедино в ее лике.
Врубель писал Эмилию Богородицей, но писал ее и Демоном. Все те же огромные, печальные глаза, прозревшие свою судьбу. И «Царевна-Лебедь» похожа не только на Забелу-Врубель, но и на Эмилию Прахову. Врубель метался, страдал. Его полотна все сильнее дробились на фиолетовые и синие кристаллы, все тяжелее были его депрессии, все чаще слышал он потусторонние голоса и видел вокруг себя демонов.
«Смерть, примиряющая все противоречия, и есть категорический императив», — сказал как-то Врубель. Он стремился к смерти — просто чтобы не было так мучительно больно от жизни.
«Бывают жизни художников — сонаты, бывают жизни художников — сюиты, бывают пьески, песенки, даже всего только упражнения. Жизнь Врубеля, какой она теперь отойдет в историю, — дивная патетическая симфония, то есть полнейшая форма художественного бытия. Будущие поколения, если только истинное просветление должно наступить для русского общества, будут оглядываться на последние десятки ХІХ века как на «эпоху Врубеля», — писал в день похорон Врубеля в апреле 1910 года художник Александр Бенуа.
А что же предмет его страсти? Эмилия Львовна Прахова осталась в памяти своих близких эдакой «домашней Салтычихой», женщиной взбалмошной, властной и даже, по воспоминаниям ее внучки, художницы Александры, «с придурью». Эмилия Львовна не позволила своей старшей дочери Елене выйти замуж за влюбленного в нее малоизвестного тогда художника Михаила Нестерова. Сказала, что Леля достойна лучшей партии, — в итоге Леля-Елена так и осталась одинокой.
Эмилия пережила Михаила Врубеля на семнадцать лет, скончалась в почтенном семидесятипятилетнем возрасте. Перед смертью велела своей младшей дочери Ольге уничтожить все письма Врубеля.
Но кто мы такие, чтобы судить выбор гения? Врубель сохранил для нас образ своей Мадонны с бездонными глазами.
Или — Демона.
Источник: газета «Вечерняя Москва» в №10 (29970) от 13—20 марта 2025 года.
вернуться назад
