Авторские статьи
Вспоминая Святую ГоруСтатья Д.А. Белюкина, журнал «Искусство для всех».
Пейзаж святых мест – это взгляд издалека с надеждой и радостью, это ожидание чуда. Это вечное желание уйти от нашей мирской суеты в иное измерение, в жизнь по иным законам. При непохожести ландшафтов, архитектуры и внутреннего убранства монастырей и обителей – они все невероятно живописны и красивы, очевидно, потому, что Святыня не бывает некрасива...
Я стою на носу мощного катера «Панагия», принадлежащего монахам Афона, который несет меня из Ватопеда в Иверон. Паломники в основном размещаются на нижней палубе: там не так ветрено. С правого борта проплывают холмы, утесы, вырываются потревоженные двигателями целые потоки воды и пены, и сквозь брызги, как сквозь водопад, виден берег, сверкающий на солнце. Прекрасный фотоэффект! Все щелкают фотоаппаратами, рискуя замочить объективы. Зато я – первый вижу открывающуюся панораму. За Ватопедом появились лесистые предгорья, но вот за одним мысом мы вышли на простор, и показалась Святая Гора. Пейзаж сразу обрел смысл и законченность, выстроился по планам от самых нежных, теряющихся в дымке далей, до постепенно набирающих силу цвета, как будто бархатных, лесистых предгорий. Море тоже разное. Прямо по ходу оно ослепительно сверкает на солнце, искрясь бликами на серовато-сталь- ном цвете, постепенно голубеющем, синеющем и уже ближе к нам – ярко-сине-изумрудном. Посередине Горы – гряда нежно-розовых облаков, просвеченных солнцем, в низинах еще стоит утренняя дымка. Она растворяется, поднимается выше, превращаясь в светлые облачка, цепляющиеся за холмы и смазывающие четкую линию Вспоминая Святую Гору Возвращение в Ватопед из России пояса Пресвятой Богородицы делегацией Фонда Святого Всехвального апостола Андрея Первозванного, ноябрь 2011 г. Пейзаж святых мест – это взгляд издалека с надеждой и радостью, это ожидание чуда. Это вечное желание уйти от нашей мирской суеты в иное измерение, в жизнь по иным законам. При непохожести ландшафтов, архитектуры и внутреннего убранства монастырей и обителей – они все невероятно живописны и красивы, очевидно, потому, что Святыня не бывает некрасива… Дмитрий Анатольевич Белюкин – действительный член Российской академии художеств, народный художник Российской Федерации. Лауреат международной премии Андрея Первозванного «За веру и верность» гор. С вершины Горы эти облачка, плывущие ниже тебя, кажутся веселыми кудрявыми барашками. Правда, они иногда сбиваются в стадо, заволакивая Гору и скрывая всю красоту расстилающегося внизу полуострова. Но тут уж как повезет! Погода здесь переменчива: от солнца до ветра с дождем – все-таки уже октябрь. Скоро наступит время ливней и штормов. Ну а пока солнышко греет по-летнему; когда нет ветра, даже жарко. Хотелось бы окунуться в море, но на купание в уделе Пресвятой Богородицы существует запрет.
Я полностью счастлив. На губах блуждает радостная и, может быть, даже чуть глуповатая улыбка, только стесняться-то некого. Все паломники жмурятся, улыбаются. Группа российских батюшек, очевидно, читают акафист. Так они, конечно, тоже не осудят. Все испытывают примерно одинаковое чувство: тебе просто хорошо. Ночью было замечательно и радостно, когда получилось отстоять Часы и Литургию, затем завтракали с монахами в огромной старинной трапезной. Сейчас и позже будет тоже замечательно, когда достигнем Иверона и Вратарницы.
Вероятно, это малая часть того состояния, которое монахи называют Благодать. Когда и как она коснется тебя, неизвестно, но на Афоне это бывает всегда. Очень хочется не терять ее, как хочется не уходить в тень с теплой солнечной лужайки. Иногда это чувство бывает настолько сильным, как когда-то на вершине Горы, что и сдвинуться с места, налюбовавшись, не хочется. Зачем еще куда-то идти: ты не просто на вершине, а на вершине личного счастья, тихой, лучащейся радости.
Вот показался и стремительно стал увеличиваться монастырь Пантократор. Если честно, я бы предпочел плыть (точнее, идти) не на таком современном судне. Вот когда ты покинул с основной массой паломников Уранопулис и стоишь на пароме, то пейзаж почти не меняется около часа, и можно даже написать этюд. А тут не просто этюд, а и фото можно пропустить, раз – и уже другой ракурс.
Пейзаж потрясает. Он делается все интереснее, все красивее! Вот появились перистые, насквозь пронизанные светом, облачка, как легкой кисеей задернувшие солнышко, и показался на скалистом обрыве монастырь Ставроникита. Я только ахаю, повторяя поминутно восторженное: «Ой-е-е-е-ей!». А вот, пожалуй, и главный ракурс ракурсов – видна Гора и Ставроникита, а дальше за ним в дымке у самого берега моря – Иверон. Это уже картина, причем, может быть, очень большой холст. Ну а пока ты любуешься с замиранием сердца этой картиной без рамы, но зато в натуральную величину.
Многолетний опыт работы на пленэрах четко разграничивает: есть натурный этюд – значит, есть возможность написать большой холст, если нет – хоть ты обложись фотографиями, ничего не выйдет! Даже при кратком, минут за 15-20, этюде случается маленькое таинство. Когда ты пишешь, то лучше запоминаешь пейзаж и безошибочно «попадаешь» в цвет и тон. Фотография, пусть даже и цифровая, все чернит и «контрастит», да плюс к тому, цифра, в отличие от пленки, передает ненужное, излишнее количество деталей. Да, глазом мы их, конечно, видим, но глаз мудрее: он, как режиссер, выделяет главное, проскакивая по второстепенному. Поэтому, конечно, ничего нет лучше написания, даже многосеансного пейзажа, с натуры. На моем любимом Валдае, уезжая на целый день на этюды, я складываю в машине сиденья и загружаю все пространство начатыми холстами. Надо учесть, что погода может измениться, значит, должны быть холсты как солнечного, так и серого состояния, да плюс к тому, еще и чистые: вдруг что-то будет неожиданно красивое? Ну а если такой возможности нет, скажем, рассвет на Синае, длящийся 15 минут, или проплывающий на фоне ледника айсберг на Шпицбергене, тогда можно заглядывать и в фотоматериал, который я сравниваю со шпаргалками. Подглядеть можно, но только в крайнем случае, при необходимости уточнения какой-либо детали. Конечно, это категорически нельзя делать школьникам, да и студентам. Им вообще нельзя использовать фото, это будет бездумное, рабское перерисовывание. Я не преподаю в вузах, но в многочисленных мастер-классах по России во время своих выставок всегда советую ребятам: лучше писать на небольших картонках (этим не гнушались и Шишкин с Репиным), но успевать заканчивать! И самое главное – запоминать, запоминать растяжку цвета и тона рассветного тумана, облаков против солнца и по солнцу, снега на солнце, снега в серый день. Запоминание дает возможность закончить картину «от себя», видя этот пейзаж своим внутренним взором. И это запоминание может быть твердым, как выученный урок, только в том случае, если в папках и на стеллажах автора накапливается 200-300, а лучше 500-800 самых разнообразных этюдов.
К чему это я, отвлекшись от приближающегося Иверона, занялся теорией метода создания картины? К тому, что первое, что я сделал, сойдя на берег, это разложил этюдник и еще по свежей памяти, не смотря по сторонам, а держа перед глазами Гору в дымке с моря, сделал этюд. Краски у меня на палитре уже были надавлены, кисточки вымыты и оружие, как говорится, готово к бою. Нимало не заботясь в данном случае о законченности, я «шлепал» краской: так или не так, попал или не попал? Подошедшие полюбопытствовать паломники были озадачены и, очевидно, разочарованы: ну вот, теперь и на Афон пускают авангардистов с их «мазней»! Виновато улыбнувшись землякам, но не тратя времени на объяснения, закончив, я пересел к самой кромке прибоя и сделал уже натурный этюд моря и монастыря Ставроникита, хорошо видного отсюда. 
К моменту его завершения солнце спряталось за густые низкие тучи, которые сначала красиво неслись по небу, задевая своими мохнатыми и влажными краями предгорья, а дальше скрыли и леса, и почти сам монастырь Иверон. Куртка, конечно, у меня была, но уж очень не хотелось дождя! Пользуясь паузой, я вдоль берега моря дошел до удивительного места явленного чуда – источника Богородицы. Он забил на месте, откуда старцы пошли по водам взять приплывшую икону, которую в дальнейшем стали называть Иверская или Вратарница. Ну с верующими все понятно: пере- крестясь, они радостно пьют удивительно чистую и холодную воду, а вот с неверующими сложнее. Им надо найти какое-то объяснение того, чего не может быть. Источник пресной воды не может находиться ниже уровня моря почти на самой линии прибоя, но он есть!
Когда я поднялся по довольно крутой лесенке в часовне-источнике на улицу, погода опять изменилась. Так я ждал солнышко, и оно выглянуло! Ветер стремительно раскидал по небу извивающиеся и сопротивляющиеся лохмотья облаков, просветил кое-где их насквозь солнцем, открыл небольшие, и потому особенно яркие, куски лазурной синевы. Я начал длинную панораму монастыря. Мои утренние знакомцы – паломники и батюшки, проходившие мимо к источнику, не преминули мне сделать замечание, что сначала надо бы идти к Вратарнице и взять Ее благословение, а потом уж рисовать.
Ах, милые батюшки! Вы же сами прекрасно знаете, что не только афонские монахи, находящиеся под особым покровительством и заботой своей Игумении, но и мы грешные, все для Богородицы – детки: кто серьезнее, кто правильнее, кто бестолковее или хулиганистее, но любит Она нас всех. Причем, грешников иногда, жалея, любит сильнее. Не буду цитировать великолепные откровения старцев Паисия Святогорца, Силуана Афонского или архимандрита монастыря Ватопед Ефрема, где об этом много сказано. Просто надо почитать их тем, кто еще не читал. Вот и я, грешный, с необъяснимой логической уверенностью считаю, что и меня Она замечает с моими кисточками и почти детским, наивным, но искренним желанием перенести эту красоту на холст. Может быть даже, я вызываю иногда ее добрую улыбку. Дерзая говорить о Богородице на подходе к вратам Иверона, я вспоминаю один случай, поразивший меня на всю жизнь, который произошел именно здесь очень давно, в 1997 году.
Мое общение с Афонской Вратарницей было совсем кратким, но настолько сильным, что хранить его я буду всю жизнь. По дороге в Иверон меня преследовали неизбежные в святом месте искушения, так что начать этюд я смог только вечером. То, что я сразу с дороги стал писать его и работал до темноты, очевидно, так впечатлило гостеприимных греков, что мне от- вели для ночлега архиерейскую келью, где в полукруглое окно виднелась вершина Святой Горы и смотрела луна. Поспать, однако, не удалось, так как единственный русский послушник разбудил меня: «Пойдем, пора к Матушке!» Покорно и не задавая вопросов (какая «Часовня Вратарницы ночью» (1997). Картон, масло. 17х24 см «Интерьер часовни Иверской иконы Божией Матери «Вратарница» (1997). Картон, масло. 42,5 х 52,5 см, я оделся. На залитом лунным светом холодном дворе с огромным кипарисом я очнулся ото сна. Послушник вел меня в тот же храм, где я уже побывал накануне, к Вратарнице. Было совсем темно, только у образа теплились лампадки. Впервые в жизни я понял: икона может быть живая – Матушка! Я ощутил дивное присутствие огромной доброй силы рядом со мной. Уверенность, что тебя видят и непременно помогут! Начинало светать. Молчаливый и притихший, я прошел по мощенной булыжником, некогда единственной дороге Афона, полюбовался рассветом, попил святой воды из источника и дописал этюд. То удивительное ночное со- стояние, как ни пытался я его удержать, к сожалению, плавно и незаметно уходило в шуме начинающегося дня и новых забот.
Ну и, очевидно, чтобы я не возомнил о себе много и не зазнался, часовня Иверской Божией Матери была закрыта, хотя еще оставалось 40 минут до начала Всенощной. К чести моих знакомцев-паломников, сидящих тут же на лавочке в ожидании службы, никто, видя, как я расстроен, не позлорадствовал, дескать, мы ведь говорили! Вдруг появился крепкий и румяный старик монах, отпер дверь, да не просто пустил меня внутрь, а поручил зажигать свечи и ставить их, втыкая в пе- сок паникадила. Пучок свечей, данный мне, был очень большим, более 50 штук. Подойдя к этому послушанию со всей ответственностью – ведь на близком расстоянии втыкать в песок горящие свечи очень трудно: можно сокрушить уже стоящие – я ставил каждую свечу персонально за конкретного человека, сначала пройдя список «о здравии» мамы, родных, крестников, друзей, а дальше перейдя «за упокой». И, вроде бы, всех уже помянул, а пучок все не кончался. И так же, как когда-то, передо мной была не просто огромных размеров древняя почитаемая икона, посверкивающая золотом оклада и многочисленных крестиков, монет, принесенных ей в дар, а Матушка, которой, помимо молитв о здравии, я адресовал и свои чаяния и просьбы.
В находящемся рядом храме началась служба.
Было совсем немного народу для такого величественного здания, можно сказать, как-то «по семейному»: братия и несколько паломников, очевидно, собирающихся в Ивероне заночевать. Благословясь у игумена, постояв и мысленно попросив у всех прощения, я покинул храм, потому что солнце уже решительно клонилось к закату, а мной еще с 1997 года был намечен вид монастыря на таком же закате со стороны огородов и хозяйственных построек. Выйдя из ворот обители, я повернул налево, на знакомую мне давно, мощенную булыжником, когда-то единственную дорогу на Афоне. Все паломники, поклонясь главной святыне Афона – Вратарнице, дальше шли по этой дороге, спустя какое-то время переходящей в извилистые тропы. Так что Вратарницей Она называется потому, что сама выбрала себе место у ворот монастыря. Дважды, торжественно, с крестным ходом Ее переносили в более, с человеческого разумения, достойные храмы, но Икона возвращалась в скромную часовню. И потому, что Иверон был единственной пристанью и во- ротами всего Афона.
За прошедшие годы я, оказалось, многое забыл и, выйдя из ворот монастыря, был очень удивлен, обнаружив не дорогу, а настоящую улицу с крепкими каменными домами с двух сторон и деревянными балками, перекинутыми над ней и увитыми виноградом. Когда- то здесь жили многочисленные паломники, было оживленно, раскрыты двери магазинов и иконных лавок.
Как и во всех монастырях в XX веке, запустение коснулось и Иверона. В 1997 году мне рассказывали монахи Пантелеимонова монастыря, что по поводу реставрации обители шли бурные споры. Смиренно перенеся период запустения и разрушения, они были, тем не менее, про- тив любого прихода людей извне, даже с благими целями. Справедливо полагая, что все в руках Божиих, они готовы были при обрушении крыши храма перейти молиться в часовню или одну из келий, только чтобы сохранить молитвенный дух. Мне тогда довелось говорить с отцами, кто реально видел посещение Игуменьей острова Всенощного бдения, незримый для многих Ее проход в алтарь через ряды монахов, благословение братии и исчезновение. Утерять живое присутствие Богородицы, то таинство общения с Ней, для чего и уходили всегда на Афон, – для них было значительно страшнее, чем видеть руины храма, сокрушаясь об ушедших временах процветания обители. Тогда все-таки в русском монастыре сделали большую ошибку, допустив дешевую иноверную рабочую силу со своими абсолютно противоречащими любой обители укладом, шумом, водкой и т.п. Была и ошибка (и бурные споры на Соборе монастырей в Кареи) принятия больших денег от ЕЭС (Европейское Экономическое Сообщество), после чего началось, так сказать, «поддавливание» Священного Кинота на развитие Афона как элитной туристической зоны и допуск на него жен- щин. Феминисток, борцов с Православием и даже вполне здравомыслящих европейцев не останавливают ни исторические факты, что даже дочь Византийского императора царевна Плакидия не была допущена на землю самой Хозяйкой острова Богородицей, ни пророчества, что перед Апокалипсисом, когда женщины попадут на Афон, первая исчезнет сама по себе Вратарница, а далее весь остров со Святой Горой уйдет под воду. Но, как говорят все поколения афонских монахов: «Господь управит!» Вот Он и управляет, полегоньку все восстанавливается и оживает. И на месте, где когда-то были заросли кустов, сейчас опять большой монастырский огород с грядками и вновь посаженным молодым виноградом.
Смеркалось. Верхушка Святой Горы под иверонскими холмами долго была розовой, но и она погасла. Зато разгорелась луна с ореолом, на небе засветились звезды, а в монастыре и окрестных домиках – огоньки. Сразу похолодало, и в чистейшем воздухе запахло дымом от протапливаемых на ночь печей.
Отец Нектарий, монах Ватопеда, прекрасно говорящий по-русски, выдержавший непростое послушание неотлучного пребывания с Поясом Богородицы во время визита в Россию, и доверенное лицо настоятеля, прислал мне сообщение: «Дмитрий, где ты? Катер на пристани!» Как Вы понимаете, такой услуги – подавать катер паломникам – на Афоне нет. Еще раз спасибо геронту Ефрему за его благословение на помощь мне в этой поездке, за ослабление молитвенного режима, обязательного для паломников, и возможность трапезничать не на братской трапезе, а в удобное мне время, чтобы я успел и порисовать.
Из современных нововведений на Афоне есть авто- бус из порта Дафни до столицы острова Кареи, который я с десятками сошедших на берег с парома паломниками брал почти штурмом. Упомянутый уже в начале рассказа катер «Панагия» на восточном побережье и паром на западном ходят по расписанию. Но есть разнообразные пешие маршруты, и паломники, творя Иисусову молитву, как сотни лет назад, идут, постукивая посохами по до- роге. И в этом есть и смысл, и радость: потрудиться во славу Божию, что-то понять во время трудного перехода, насладиться потом простой трапезой и счастьем умыться, лечь, вытянуть ноги, дав отдых спине.
Кстати, о трапезе. Уже сев в катер и глядя на удаляющийся в сгущающейся темноте Иверон, я открыл свой незаменимый в поездках от Галилеи и Иерусалима до Шпицбергена, бывалый, весь в краске термос и с наслаждением выпил горячего чая. День прошел в таком темпе и напряжении сил, что и сухой паек не был использован, а вот тут, после чая я почувствовал сильнейший аппетит. Помимо высоких мыслей в голове предательски проносилось: «Покормят или не покормят? Уж больно поздно». Пристали мы в Ватопеде при свете фар. Огоньки монастыря так приветливо светились, а море при свете луны так ласково плескалось, и было так уютно, что я словно вернулся домой.
Так и было: дома в трапезной меня ждал необыкновенный ужин. Сердобольный отец Нектарий встретил меня (хотя это время у монахов отводится строго на молитвенные часы в келье) и подогрел огромные сковороды с необычайно вкусной бобовой кашей и жареными зелеными стручками бобов. Кроме этого, на столе было заботливо оставлено ватопедское вино, одно из самых вкусных в мире, свежеиспеченный хлеб, сладкий красный лук, помидоры вкуснейшие, местные огурцы, маленькие, но не жгучие перцы, конечно, оливки бочкового засола и брынза. И, в довершение всего, по случаю завтрашнего праздника – жареные кольца кальмаров! Подняв несколько бокалов за Ватопед, милость Божию и благодетелей, я с трудом встал из-за праздничного стола и, почти засыпая на ходу, побрел в свою келью. Полусонный, я почистил палитру и вымыл кисти, без чего, как и без «Отче наш», невозможно заснуть, да и при том инструменты должны быть готовы к завтрашней работе. У меня впереди оставалось целых два дня. Два дня радости и работы – это так много! Слава Богу за все!
вернуться назад
